<....Шел август 1943 года. Война откатилась на запад, но жизнь здесь все равно была очень неспокойной: из бывших дезертиров — полицаев, различных отщепенцев и просто запуганных жителей — действовали бандитские шайки, особенно в горных районах. Несколько таких было и в ауле Красный Октябрь.
По ночам бандиты спускались с гор, выходили из леса. Аул вел двойную, беспокойную жизнь. Днем встречались только одни женщины, старики, дети; ночью все менялось: появлялись "лесовики"— мужчины — мужья, братья, сыновья; горели костры, резали скот, пили, шумно гуляли, слышалась стрельба... Запасшись мясом и аракой (кукурузной водкой), ночные "гости" исчезали с рассветом, и утреннее солнце вновь заставало притихшее селение. В этих условиях мирная жизнь, труд, хозяйство, конечно, были невозможны: семьи разорялись, терроризировался и истреблялся сельский актив. Применялись и чрезвычайные меры с помощью гарнизона внутренних войск, но главное — была сделана попытка склонить главарей бандитов и тех, кто был с ними, к переговорам. Кое-кто из них уже начинал колебаться и искать случая возвратиться домой. Перелом наступил к концу августа 1943 года. Выхода бандитских групп ждали со дня на день, а вернее, каждую ночь. Как поведут себя эти "возвращенцы"? Многие из них вольный, разгульный образ жизни вели с августа 1942 года. В аулы, где положение было наиболее сложным, обком партии направил своих пропагандистов. Надеялись вывести скрывавшихся в горах и лесу, собрать их, рассказать о положении на фронтах; помочь избавиться от страха перед местью, расправой со стороны главарей.
Я получила задание выехать в аул Красный Октябрь.
К этому аулу, расположенному в предгорье, меня подбросил попутный грузовик под вечер. Аул своим внешним видом больше напоминал казачью станицу Ставрополья: белые мазанки и плетеные изгороди протянулись по обе стороны пыльной проселочной улицы. На калитках — остроконечные навершия, рога горных козлов — символ плодородия, дома из громадных бревен глухими стенами выходили на улицу. За плетнями — серые от уличной пыли акации и кукуруза. Что — то скрытное ощущалось в пустоте притихших дворов, безлюдных улиц, за оконными ставнями.
Сразу же по приезде представилась начальнику гарнизона, и мы условились об утренней встрече с жителями села.
На встречу с "лесовиками" вместе со мной пошел мой студент Карачаевского пединститута Эбзеев, он должен был переводить на карачаевский язык.
Когда мы прибыли , "аудитория" уже была в сборе: на пригорке сидели и полулежали около 40–45 карачаевцев, из тех, кто сегодня ночью вернулся из леса. Лица заросшие, глаза смотрели исподлобья не то с любопытством, не то с недоверием и опаской. Головы повернулись в мою сторону — видимо, Эбзеев уже успел меня отрекомендовать. Со вчерашнего дня я все думала: как начать, с каких слов? От этого зависело — будут ли они меня слушать и как слушать. Все эти мужчины — карачаевцы годами жили в традициях ислама и к женщине относились в лучшем случае снисходительно, хотя в последние годы уже приходилось считаться с тем, что женщина в семье, в колхозе занимала все больше места. А сегодня пришлось слушать им и женщину — лектора.
Не помню, с каких слов начала, но по мере того, как им рассказывала о положении на фронтах, выражение лица у некоторых заметно стало меняться: появилось больше внимания, явно усилилось желание понять, что происходит. И все же оставались напряженные позы и угрюмые взгляды. Главное же — полное безмолвие: ни одного звука, никакой внешней реакции. Беседа (если это можно назвать беседой!) длилась около трех часов. Я говорила — Эбзеев переводил. Потом все они молча разошлись. Некоторые карачаевцы все же вернулись в горы, но набеги почти прекратились. Остальные стали возвращаться к труду, к семьям. В эту же первую ночь после "беседы" никто в селе не спал, все ждали, что будет дальше. К утру все уснули, даже скот выгнали в поле позже обычного.
А с "лесовиками" пришлось мне еще раза два встретиться, но уже при других обстоятельствах....>
Полностью весь материал читать здесь http://http://victory.mil.ru/lib/books/memo/serdobolskaya/01.html
|
